форум

Часть 1

Иран

Решил немного записать импрессии от этой поездки, которую так и тянет назвать полетом. Полет. Летать. Пролететь. Залететь. Пикировать. Парить. Висеть. Опускаться. Подниматься. Пролетающие. Я не помню, когда и как мы спали. И был ли он вообще - сон. Мы почти постоянно бодрствовали, сейчас я понимаю, от ощущения постоянной опасности. Danger… Непроговоренной, просто разлитой в воздухе.

Ну, да обо всем по порядку, память пытается выдать на-гора весь этот клубок эмоций, запахов и мурашек по коже. Сразу. Скопом. Но в этом случае невозможно будет его хоть как-то выделить, систематизировать и записать, и лишь через бормотание да смутную мечтательную улыбку «спасенного», или даже «спасшегося», можно рассмотреть некий оставшийся после Ирана шрам. Хотел написать ожог, но написалось само - шрам. Так тому и быть.

Нет, на самом деле все нормально. И реальные физические увечья, как шрамы, раны, и всякие другие тяжкие телесные повреждения не про эту историю. Все прошло без подобных эксцессов, но могло и не обойтись… Но об этом потом, давайте по порядку…

Сначала было небо. Близко. Совсем близко. Правильно, из иллюминатора. Вылетали мы ночью, самолет с вылетом еще немного задержали, а так как нам сказали, что мы летим в мусульманскую страну, в которой алкоголь не продают совсем, мы наверстывали будущую нехватку алкогольных паров еще в аэропорту. Короче, перед вылетом я лично был уже «хорошенький». Во-первых, потому что мы все вместе летели в страну, о которой мы даже мечтать не мечтали. Во вторых, я дико боюсь самолетов, полетов и всего, что с этим со всем связано. Не могу ничего с собой поделать, а так как достаточно много летаю, предпочитаю не тратить свои нервные клетки и летать изрядно пьяным. Ну, не так, чтобы в «зюзю, дугу, стельку, хлам, и т.д.», а ровно настолько, чтобы ощущать себя комфортно, словно я в речном трамвайчике, который бурахтит по мелководью…

Не, до неба был еще анекдот. Это несколько незаконно, но думаю, что мы вряд ли еще побываем в Иране, и поэтому позволю об этом рассказать. Мы долго думали, а как же нам протащить-то немного с собой прекрасного шотландского виски, купленного в « duty free », и решили перелить виски из стеклянных бутылок в картонные коробки из-под соков. Пошли в туалет аэропорта, вылили сок, который купили в количестве невероятном. Который пытались выпить, а когда уже не могли больше пить, помню, сок был яблочный, по крайней мере у меня, слили. Потом аккуратно переливали в пакеты из-под сока виски, самое главное было, - не накапать виски на бумажную, внешнюю сторону пакета, - он тут же окисливался и морщился, грозя протечь… Ну, мы аккуратненько, как в аптеке, по капле переливали этот чудесный напиток, который, к слову сказать, несколько раз спасал нас позже в самых разных ситуациях… То, что не поместилось в пакеты из-под сока, там же допили. Плюс общее возбуждение от того, что впереди таможня, и эта перспектива выбрасывала дополнительных адреналиновых зверьков бегать и прыгать по телу, кажется, они особенно любили места на и под кожей. Этакие «мурашки»…

Прилетели. В Москве зима вовсю, там тоже не Ташкент в июле, но снега, конечно, нет и температура плюсовая. Где-то за десять. Пальмы. Таможня. Нет, наоборот, сначала таможня, потом пальмы. Аэропорт в Тегеране абсолютно европейский, и это было последнее пристанище старушенции Европы в нашем путешествии по Ирану. Многие женщины уже в самолете из Москвы были в платках, которые зовут хеджабами по-правильному, далее все больше, точнее, абсолютно все женщины были одеты в головные уборы, от платков до хеджабов, чаще черного цвета. Нас часик покатали почти спящих по Тегерану, мы, вооружившись фото и видеоорудиями, отстреливали все мало-мальски внятно освещенные архитектурные объекты. Только потому, что освещенных мест было мало, в кадре чаще была листва. Множество пальм и периодически уличное освещение в стиле диско. Это значит несколько разноцветных лампочек, мигающих на одной веревочке с разной периодичностью. Наш переводчик что-то рассказывал про Иран, я запомнил лишь ответ на свой вопрос. Я спросил переводчика про бесконечное количество портретов, на картоне, молодых людей в военной форме, по обе стороны дороги. Переводчик сказал, что это герои ирано-иракской войны, которая закончилась уже как восемь лет тому назад, но с последствиями которой страна борется до сих пор. Потом мы снова сели в самолет, огромный, как пароход, с бесконечным количеством мест в салоне, и а этом самолете мы уже были единственными иностранными туристами. На нас смотрели с удивлением, иногда даже с неприязнью. Или тем, что я лично принимал за неприязнь. Летели мы до города Ахвас примерно час, проведя примерно три до этого полета уже не в международном, а в местном, локальном аэропорту. Делать было нечего, дело было даже не вечером, а утром, кто-то спал, я бегал с камерой и снимал людей, афиши, арабскую вязь объявлений, кто-то читал, а Димка Новицкий, слушая плеер в ушах, плясал в проходе между рядами кресел. Плясал недолго, пока к нам не подошли и не сказали, что таким образом мы оскорбляем священные чувства мусульман. Это было первое столкновение, мое лично, с какой-то нетерпимостью, вероисповедания, в данном случае, в дальнейшем этот список только рос.

Когда мы прилетели в Ахвас, единственное, что хотелось, это спать и еще раз спать, но вокруг было столько всего интересного, что спать не удавалось. Пока мы растаможивались, Иран пробрался запахами чего-то сладкого и гулкого к нам в легкие и не отпускал от этих запахов все оставшееся время. Там другой воздух. Там по-другому дышится, там в небе бывают надписи из Талмуда, золотом по синему, у меня есть даже фотка такого неба, я снял ее под Зиккуратом, помните такой по учебникам истории? Кажется, за пятый класс? Ну, да я опять забегаю вперед…

А может и ничего? К черту последовательность! Ну, приехали в одну гостиницу, там позавтракали, потом нас отвезли в другую, похожую на пионерский лагерь, вынесенный немного за черту города, надо полагать, чтобы мы самостоятельно по городу не шастали. Там, в Иране, вообще, силен тот орган, который у нас зовется - звался - КГБ. К нам приставили сразу почти очень странного человека, чьи шутки я не смог понять до конца гастролей, и который делал вид, что понимает русский на гораздо большем уровне, чем реально его понимал, как мне кажется. Одна из шуток. Мы едем со спектакля домой и явно опоздали на ужин в нашем пионерлагере. Этот пипл, как же его звали, не помню, спрашивает, что бы мы хотели на ужин? Мы, одуревшие за несколько дней от кебабов и риса горкой, попросили пиццы. Он узнал, какую именно пиццу, сырную, вегетарианскую, или пеперони для Ваньки Складчикова отдельно, говоря, что, конечно, что пицца уже почти дымится на наших столах. А подъезжая, он вдруг рассмеялся, противненько так, долгонько и сказал, что пиццы-то нет, и не будет, и что ужинать мы тоже сегодня не будем. Опоздали!!! Потом долго недоумевал, почему мы все не смеялись и почему нам не понравилась его, типа, «чудесная» шутка…

Ну, да что-то много про это чудо иранской природы… теперь про собственно то, ради чего мы приехали и по результатам чего завоевали главный приз самого значимого в Иране театрального фестиваля.

(продолжение следует...)

Небо Ирана

Там нет Бога. Странное заявление, я понимаю. Там нет того Бога, к которому я привык. Если хотите, то я назову его Русским Богом, хотя, быть может, это и кощунство. Я снова Его почувствовал только по дороге из аэропорта, на нашем декабрьском холоде, где-то на Ленинградском шоссе. Там другой воздух. Быть может, это ответ. Ну, не ментальный, конечно. Там воздух густой, сладкий и съедобный. И полон каких-то еще остреньких физических запахов. Здесь воздух чист и кажется, несъедобен. И на морозце он совсем божественен… Прозрачный и еще раз прозрачный. Там словно туманное желтое пыльное пятно висит над всей страной, может, это какая-то пыльца пустынная… ну, если что-то такое вообще существует, как пустынная пыльца. Мне было неспокойно, постоянно хотелось организовать какой-то вселенский тур всех иранцев на наш воздух, мне кажется, это было бы для них не менее, а скорее, более сильным впечатлением, чем спектакль наш даже. Просто наш воздух можно слушать, слышать, и он совсем чист. Не чистотой горного разреженного воздуха, или морского побережья, то есть чистотой именно воздуха, а какой-то бытийной чистотой, энергетической прозрачностью. Не сильно внятный тезис? Ну, простите, как смог…

Там если и есть Бог, то я с ним не знаком. Но Он давал о себе знать. На выезде из хрестоматийного Зиккурата, под вечер, в небе, на абсолютно голубом листе вдруг строчками из Корана загорелось все пространство наверху, все, что можно было охватить взглядом. Абсолютно все. Строчки были ровными, и в самом деле похожими на те, которые я рассматривал в томике Корана, который нам заботливо оставили в нашем отеле-пионерлагере. Я никогда не видел ничего подобного, эти золотые буквы можно было зарисовывать и потом, наверное, расшифровывать… Огромная книга в небе сияла огненным, словно из магмы, расплавленным фейерверком, и объявить его как-то иначе, нежели божественным знаком, я не могу. Ну, и мне нравится некая мистическая символика этого заката. Через несколько минут небо словно закрыли. Просто взяли и затянули чем-то черным. Сначала черным с синим, потом оглушительно черным. Мы ехали по пустыне, всех в автобусе потянуло в сон. Ветер прегромко трепал шторы на окнах, со свистом врываясь в салон автобуса, и ему аккомпанировал лишь мотор. Ну, и гравий, или что там было на дороге, тоже изрядно поскрипывало. Андрей пытался выслушивать очередной не сильно смешной анекдот «от Гундарева», но сил «делать лицо» у него уже не было, и только скучающая, уставшая, но довольная улыбка, никак не относящаяся к рассказываемому, плавала на его лице. Ритка басила что-то про хеджабы, розовые, которые она видела где-то на рынке. Сопел Сергей Борисович, держа в руках фотоаппарат включенный, мигающий зеленым, который, такое чувство, тоже посапывал. Короче, объективных звуков в природе было предостаточно, иногда проезжали мотоциклы и легковушки, но тишина была абсолютная. Кажется, что не я слушал ночь, а ночь слушала ночь, и немного нас… «О ночь, союзница любви, ты занавесом мир закрой»…

Потом по дороге вдруг взялась палатка с дынями и арбузами. Смешные пожилые мужички в грязных одеждах и с лиловыми лицами не сдвинулись с места, пока мы с ними не попробовали заговорить, они просто настороженно нас разглядывали. Белые, ночью, в пустыне, в стране, где только недавно закончилась война… А вдруг у нас в автобусе автоматы? Как только мы достали деньги, все тут же изменилось. И мужички наперебой стали угощать нас. Арбуз, огромный, мы съели там. Пару дынь тоже. Арбузов мы не купили, а вот дынь купили целую вязанку, что-то около дюжины, или даже больше. Какие они сладкие! Я сразу засунул одну в дорожную сумку, в надежде, что она доживет до России, и я смогу кого-нибудь ею угостить… Не дожила. Умерла неестественной смертью той же ночью, вылизывая сахаром и соком мое нёбо и огромными кусками застревая в гортани, медленно продвигаясь в сторону желудка. А может это и была самая естественная смерть для дыни… Мне невероятно совестно, что я сожрал ее один, даже не поделившись с соседями по «пионерлагерю». Мишка вон, сберег и даже довез ее до Жанки, которая так же как и я, поглощала ее невероятными кусками, и сок тек у Жанки по щекам, попадая на одежду, пачкая скатерть. Но Жанка тоже не могла остановиться, чтобы перевести дух, а я был несколько доволен, что я не один такой жадный… Вообще я сладкое не больно люблю. Мне больше по сердцу мясо и овощи, и вместе и раздельно. Хотя мясо я последнее время готовлю тоже сладкое. Это наверно, какая-то компенсаторика. Так как из сладкого я пью лишь кофе, но, правда, сильно сладким и много, и больше ничего. А готовлю сам. Тоже чистая правда. Я вообще готовлю либо очень хорошо, любо совсем плохо. Никогда по рецепту. Всегда выдумывая блюда заново. Просто хожу по магазину, и придумываю странное, несочетаемое, ну, или не сильно сочетаемое. На первый взгляд. Но для этого нужно вдохновение, или даже любовь. Самому себе готовить ненавижу. Могу. Было несколько раз, но, приготовив, есть сам не могу, и тащу кому-нибудь, предлагая, угощая. Хорошо, если это происходит в общаге, там всегда было много голодных. Что-то я отвлекся от Ирана, попробую вернуться. Вернулся.

Раньше я не знал ничего и не отслеживал ничего из жизни этой страны. Теперь же, слыша от дикторов в телике, либо читая, я постоянно возвращаюсь туда вновь и вновь. Это достаточно объяснимо, но тем не менее. Сегодня по телевизору, в новостях показывали, что в Тегеране манифестации, пожилые иранцы мужчины скандировали на улице лозунги про то, что все должно оставаться таким, как было, что на женщине должна быть паранджа. Молодые иранские красотки, а они невероятно красивы в молодости, рассказывали, что Аллах не запрещает ходить без платка, а лишь «рекомендует». Приводили строки соответствующие из Корана. Не знаю, чем это закончится, скорее всего, как и везде. А жаль.

Что же я еще не рассказал? Ну, там нет унитазов. Там унитазы есть только в европейских отелях. В нашем номере не было. Еще один факт в пользу того, что европейцы в нашем «пионерлагере» не предполагались… Просто дырка в кафельном полу, бумаги тоже нет, есть только длинный шланг, для, простите, подмывания… Ну, совсем не в нашей транскрипции… ))

Там я видел женщину невероятной красоты. Так могла выглядеть Клеопатра, как мне кажется. Мы зашли в штаб фестиваля - он находился в отеле - и сидели пили там кофе в кафе, ждали чего-то, уж не помню чего, и разглядывали все вокруг. За соседним столиком сидели мужчины, в костюмах, иранцы, о чем-то оживленно беседовали на повышенных тонах. Они там все делают на повышенных тонах. Может быть, они даже не ругались, а обсуждали очень и очень для них уравновешенно, но мне казалось, что сейчас на этой мини-арене появятся кривые ножи и сначала они избавятся от всех свидетелей, а мы были ближайшими, а уж только потом займутся друг другом… Я бы даже пересел бы оттуда, немного подальше, чтобы насладиться остатками прекрасного кофе, если бы не Она. Она словно безмолвный прекрасный сфинкс сидела чуть за пределами этого мужского «театра разбрызгиваемых слюней», и лишь однажды кивком головы что-то подтвердила, когда мужчина, наверно муж, что-то ее тихо спросил. На ней было все черное, но не грубое, а такая смесь, как если бы их национальный колорит пытался использовать в своей коллекции какой-нибудь знаменитый кутюрье. И неизменный черный платок. Хорошо хоть не паранджа. Я достал видеокамеру, на которую все снимал, но кассета в этот момент закончилась. Точнее, точно перед этим моментом. Тогда я решил ее сфотографировать, но успел сделать только один кадр. Как только щелкнул фотоаппарат, она тут же посмотрела в мою сторону, могу с уверенностью сказать, что она посмотрела на фотоаппарат, но не на меня. Потом встала и быстро ушла. Если бы я знал, что у меня будет возможность сделать только один кадр, я наверно бы постарался ее сфотографировать хотя бы в фас, а не в профиль, и немного поработал бы с самим кадром. Но я не знал. И самая красивая женщина, которую я видел в Иране, не позволила мне сделать два кадра, или даже три, только один. Может, она Вам не покажется такой красивой, какой она показалась мне, не знаю, если так, то это всего лишь значит, что я хреновый фотограф. Она и в самом деле была прекрасна… Царица. Персидская. Так и вижу ее в шароварах, в сандалиях и на постели под балдахином, конечно же, шелковым… Ну, последнее из области мужского шовинизма… Но, я надеюсь, это простительно. Хотя еще месяц после поездки меня немного приводила в ужас эмансипация, и мечтательно хотелось, чтобы те женщины, которые позволяли себе кричать и изрыгать проклятия, сначала бы спросили у меня, как у мужчины, позволения говорить. Уверен, пыла было бы меньше… )

У них абсолютно желтые реки со стремительным течением. Но вода кажется такой грязной, что купаться не хотелось совсем. Ну, и декабрь месяц, все же.

Конечно, восточный базар. Огромный. Под навесом. Абсолютно геометрический, поделенный на одинаковые отсеки-квартальчики. Семечки к изюму, кешью к арахису, а золото к золоту. И, хоть нам и говорили, что оно там очень дешевое, это не совсем так. Грубоватое, и такое впечатление, что оно мягкое даже на ощупь. Мясные лавки соседствуют с табачными и рыбные с фруктовыми. Так что рыба попахивает подгнившими бананами, а не подгнившие бананы все равно пахнут не бананами, а рыбой. Ассортимент небогат. Никаких огромный россыпей разного прекрасного восточного барахла мы на обнаружили, одно и тоже из магазинчика в магазинчик. Приличный, то есть красивый и с резьбой кальян можно было купить только в единственной сувенирной лавке в гостинице, а на базаре были только глиняные, дешевые, и все одинаковые. То же самое и с другими продуктами и вещами. Очень похоже на магазины СССР в период Дефицита. Единственное отличие от бывшего социалистического ассортимента, это то, что у нас нельзя было купить военную форму американских десантников, и так далее по теме. У старичка, который продавал всякие военные штучки я через переводчика спросил вещмешок, чтобы упаковать уже приобретенные сувениры. Их было не так, чтобы много, но пара настоящих раритетных глиняных кальянов требовали новой тары. Минут через пять старичок понял, что от него требуется, и жестами попросил следовать за ним. Мы вышли из магазинчика, который старичок даже не запер, и тихонько куда-то пошли. Старичок еле передвигался, хромая, мы спотыкались следом. Прошли метров пятьдесят всего, но потратили на это минут пятнадцать. Не вру. За это время все наши к нам подтянулись, мы шли за старичком толпой человек в десять. Ну, думаю я, какой уж будет мешок, все равно его куплю, что ж, так, что ли, гонять старого человека? Пришли. Склад. Двухэтажный. Когда старик приставил ко второму этажу переносную лестницу, я взмолился через переводчика, что пусть он не лазает, не дай бог еще упадет, давайте я просто так ему заплачу, а мы тихонько уйдем. Старик только отмахнулся и кого-то позвал. Непонятно откуда взялся мальчишка лет четырех-пяти. Грязный. Улыбающийся. Пахнущий чем-то сладким. Мальчишка быстро вскарабкался по лестнице, но еще минут десять ушло на то, чтобы он понял, что именно нам нужно. Он постоянно притаскивал что-то не то. То железную каску, то моток веревки, то армейский или охотничий нож. Дедушка на внучка покрикивал, хоть и было видно, что совсем не сердится. Наконец-то появился вещмешок. Я на радостях, что мучение и мое и их закончилось, быстро сунул дедушке деньги, схватил завернутую покупку и собирался бежать, как дед меня остановил, схватив за рукав и горячо забубнив мне куда-то в район живота. Я не знаю, что он говорил, но по тону было понятно, что что-то доверительное и доброе. А потом протянул мне вязаный, коричневый комочек. Это была шапка. Она обыкновенная, на первый взгляд, и я тут же напялил ее на голову, мечтая только о том, чтобы быстрее удалиться, готовый любые уже деньги выложить сейчас этому еле живущему старичку, до того разрывалось сердце. Спросил через переводчика, сколько стоит, тот перевел, и дед аж закричал. Я подумал, что все, конец, пипец, что я чем-то оскорбил и Аллаха и Магомета одновременно, и меня щаз быстро пришьют дедкины сыны. Вспомнилось про «дать дуба», «откинуть коньки» и так далее по фразеологическому списку… Но переводчик объяснил, что это подарок, и пускай я, типа, ношу его на здоровье. От моей улыбки, я чувствовал, как морщится уже кожа на затылке, но все благодарил и благодарил, а он, соответственно, держал меня за рукав и не отпускал. Все наши стояли и ждали меня уже минут сорок, а нам очень нужно было успеть в театр попасть хотя бы до начала нашего второго спектакля… )) Старичок протянул руку к моей голове, к шапке, которую я, чтобы показать свою признательность уже и напялил, снял ее, полностью развернул, и сам надел мне обратно на голову. Мне для этого пришлось согнуться чуть ли не вдвое. В таком виде шапочка больше походила на колпак гнома, или на средневековый головной убор, но почему-то я теперь так ее и ношу. И это моя любимая шапка. А мальчонку звали Али, кажется…

Ну и финал этой приключенческой стори. Голливудские сценаристы, дарю! Пришлите только мне автограф. Чей? Да не знаю. Кого захотите. После отыгранных двух спектаклей, массы впечатлений и так далее, мы собрались уже было податься домой. Собрали вещи. Выкурили остатки прекрасного иранского курева, и допили шотландскую, вкусную водичку. И немного навеселе после прекрасно-диких гастролей отправились в аэропорт. Перед аэропортом Димка с Мишкой пошли добить еще немного курева, так как оставлять жалко, а перевезти нет никакой возможности. Вернулись они оба сильно счастливые. Димка как-то стал шуметь, что-то рассказывать, а Мишка наоборот, ушел в нирваны, или в рефлексию, или куда там еще уходят. Переводчики с нами попрощались уже давно и служащие аэропорта в Ахвасе жестами пригласили на регистрацию. И вот при регистрации вдруг оказалось, что у Мишки неправильно оформлен билет. Во первых, он оформлен на Клару Ли, нашу другую костюмершу, которая вообще не поехала на эти гастроли, во-вторых, он на другой рейс, и, кажется, вчера. Ну, тут началось… Практически никто не говорит в аэропорту в Иране по-английски, точно никто по-русски, переводчиков нет, все на пальцах объясняется, все шумят, все стараются дать какие-то ценные советы. Пытаются звонить в администрацию фестиваля, не дозваниваются, пробуют объяснить служащим аэропорта, что надо поменять билет. Те объясняют, что на сегодня билетов нет. Мы в ужасе. Мишка стоит в стороне и тупит. И я вижу, что ему страшно. Я пытаюсь доказать Сергею Борисовичу, что мы все должны из солидарности остаться, что мы не можем бросить Мишу в «таком» положении. На вопрос в «каком положении» я не смог ответить, плел что-то про то, что мы команда. Борисыч сказал, что ничего страшного, что Бабичева отправят следующим рейсом, что сейчас подъедут представители фестиваля, и все утрясут. Объявили посадку. Все потянулись к проходу в самолет. Мы бегаем по аэропорту. Судорожно курим. Снова бегаем. Мишка по-прежнему тупит. Понимая, что его хотят оставить, более он не понимает ничего. Борисыч приказывает мне не истерить. А мне вдруг еще сделалось страшно. Я подумал, что лететь нам нельзя, наверное. Пытаюсь об этом сообщить. Не услышан. Понятно, что Миша уже точно остается. Руководство не знает, кого с ним оставить. Я предлагаю свою кандидатуру. Они не уверены, но самим им оставаться не хочется, да и нельзя. Мне говорят «хорошо», но тут выясняется, что мой паспорт уже в самолете, вместе со всеми, все остальные уже прошли в самолет. А меня туда не пускают. Представьте себе, я пытаюсь русско-английскими словами объяснить таможеннику, что мне нужно сбегать в самолет за паспортом и вернуться обратно, потому что я остаюсь еще здесь… Времени минут пять до взлета. Сколько я ни кричал и ни размахивал руками, ни шипел и ни пытался просверлить мозг таможенника немигающим взглядом, это было невозможно… Я позеленел. Потом покраснел. Потом побелел. Чертовы зеркала в аэропорту услужливо подсказывали мою изменяющуюся цветовую гамму. До взлета минуты две. Кто-то, кто шел в самолет, сообщил туда, и мне передали паспорт, Борисыч выдал нам еще немного денег, на всякий случай, и они улетели. Завтра в Москве у нас спектакль. Мы остались одни. Я стою с фотоаппаратом и вижу ужасного, хищного вида старуху. Так может выглядеть Смерть, наверное. Она смотрит на меня пристально и кажется, улыбнулась… Тьфу-тьфу на тебя… Господи, спаси… Я ее фотографирую. Настроение окончательно портится. Адреналиновый пот высох и скатился песком в сандалии. Ноги стерты от бега до мяса. В животе прессованный страх, гулкий, а перед глазами лица тех, кто улетел. Маленький уездный аэропорт вдруг показался огромным. Мы словно участники сериала «Стар Трек», но нас занесло не в ту серию, и мы не знаем ни реплик, ни сюжета… Водитель, который привез нас сюда, и который тоже пытался разобраться во всем этом происшествии, теперь вез нас одних, в пустом автобусе обратно. Ночь. Наши улетели. Мы сидим. Тихо. Автобус пуст. Водитель постоянно оборачивается ко мне, и я понимаю, что он говорит что-то про то, что я замечательный друг, поясняя свои слова двумя оторванными от баранки ладонями, которые он сжимает вместе и потрясывает… Но сам я думаю о том, что лучше бы он на дорогу смотрел, а не на меня, и вернул бы руки на баранку… На пальцах водитель объясняет, что следующий самолет через то ли через три часа, то ли через три дня. Чего-то через три. Точно. Надеемся, что через три часа. Хочется вдруг жрать.

Нас привозят обратно в «пионерлагерь». Миша трезвеет. Комнаты не дают, и мы ждем в холле администрацию фестиваля. Земляки из Подмосковья, откуда же они были, не помню, поят нас разбавленным спиртом, иранским, который они умудрились купить в тамошней аптеке, и все чувствуют какое-то навалившееся эмиграционное братство, сродни белогвардейскому, я тогда подумал. Люди разных эпох и конфессий, разного возраста и менталитета, вдруг едины в эмоции своей, в стремлении друг к другу, как к уголку непонятной, но Родины, здесь, в древнейшей Персии. Проходит часа три, приезжают представители фестиваля, сухонький, вечно улыбающийся директор с розовыми наманикюренными ногтями, с медленными, женскими движениями и привычкой держать за руку того, с кем говорит. Моя рука успела раз восемь вспотеть и остыть, пока побывала в его ладошке. Рядом с ним переводчица Мериам, актер из Терегана Аббас, и еще несколько менее знакомых людей, ну, и конечно, наш «иранский кгб-шник». Пытаемся сказать, что мы завтра должны оказаться в Москве, объясняем, что в семь вечера у нас спектакль. Время за полночь. Часам к пяти утра, отработав даже вариант перелета через другие страны, понимаем, что все бесполезно, что на спектакль мы не попадаем. Мы остаемся в Иране еще на три дня… Звоню Маме, она радостно спрашивает, как у меня дела, уверенная, что мы уже в Москве. Ну да, все остальные уже должны были прилететь… Я пытаюсь осторожно сказать, что я еще на три дня в Иране. Мама не понимает, переспрашивает. Снова не понимает. Говорит, что случилось, и что опять я натворил??? Я говорю, что ничего я не натворил, что позвоню, когда прилечу и отключаюсь. Мишка звонит Жанке, Жанка тоже в шоке. Мы засыпаем в своем старом номере… Иран нас не отпускает. Мне снится, что я ловлю рыбу…

Да, немного про иранскую рыбу. Мне после спектакля подарили много тоненьких серебряных колечек. Одно из них было с изображением рыбы. С пятью маленькими приклеенными феонитами, по линии чешуи рыбы. Я ношу его до сих пор, феониты, правда, все выпали. Что мне в нем так дорого? Не знаю. Может, некая символика, христианская, то, что в мусульманской стране я получаю в подарок что-то, напоминающее о пескарях Христа, и о том, что все религии сходятся в одной точке, и эта точка – душа. Я поймал ту рыбу.

На следующий день мы идем на очередной спектакль фестиваля, и спектакль не может начаться минут сорок, потому как нас облепляют люди с требованием автографов, и предлагают свои е-мейлы для переписки. Позже я насчитал их, адресов интерент-почт, почти сотню. Несколько десятков мыльниц одновременно вспыхивают, направленные на нас. Все рассказывают что-то про «Джульетту», но это слово единственное, которое я понимаю на персидском… Ощущение странное. Вот она, явная признательность, люди просто готовы разорвать нас на части в своем обожании, но в данный момент это так некстати. Я был точно не готов исполнять партию «звезды», и только смущался, точно, и опять краснел. Спектакль все же начался. Девчонки из Армении с опусом Сары Кейн «4,33». Депрессивная история про самоубийцу не впечатляет иранцев, а графические рисунки пластических построений актрис в спектакле лишь усложняют впечатление, дробят его, запутывая и так сложный текст. Лишь в финале, когда красивые армянские девчонки стали разбрызгивать друг на друга воду, и их платья прилипли к телу, зал немного оживился…

В последний день на гала-концерт нас привезли уже перед самым открытием, провели через сцену. Посадили на первый ряд, вместе с жюри фестиваля. Мы уже знали, что Гран-при наш, и испытывали от этого некую гордость и воодушевление. Мишка что-то пытался снимать. Зал. Людей. Сцену. Началась церемония. На сцену вышли человек восемь музыкантов и затянули протяжную иранскую песню. Это было красиво. Но очень долго. Потом показывали нарезку из спектаклей. И, когда показали отрывки из «Ромео», зал начал скандировать, свистеть, улюлюкать. Всего несколько кадров из водных сцен, да поворот, медленный, Димкин, с мокрой головой, в сторону зрителя… Зал сошел с ума. Одновременное массовое помешательство. К нам почти сразу подошли представители фестиваля и сказали, что мы можем опоздать на самолет. Врали, конечно, просто пытались нас устранить. Мы нехотя ушли. Опять через сцену. Некоторые зрители на улице нас заметили, облепили машину, опять фотографируя. Дорога в аэропорт казалась бесконечной. Алкоголя не было, мы, проголодавшиеся, ели что-то, похожее на сэндвичи, вкуса не помню. Нас отвезли в аэропорт заранее, чтобы обеспечить порядок, на который они могли рассчитывать, только если нас в зале не было. Мы одиноко сидели в аэропорту, а наш приз за нас получили коллеги из Подмосковья, которые приехали в аэропорт на час позже. Их разорвать на сувениры зал попыток не делал. Так вот. Ну, потом перелет до Тегерана. Перелет до Москвы. И далее, по списку, и первый в этом списке - воздух. Воздух такого знакомого Бога…